«Дагестан — лингвистически и этнографически самое интересное место в Евразии»

В апреле студенты факультета филологии ВШЭ слушали лекции по языковому разнообразию профессора университета Беркли (США) Джоанны Николс. О лекциях, студентах, языкознании в мире, а также о готовящемся совместном социолингвистическом исследовании в Дагестане рассказывают доцент факультета филологии ВШЭ Нина Добрушина и Джоанна Николс.

— Нина Роландовна, расскажите, пожалуйста, о проекте.

Нина Добрушина: Проект — наша инициатива. Московские лингвисты давно занимаются изучением языков Дагестана. Многие из нас выросли как ученые на дагестанских лингвистических экспедициях, которыми руководил Александр Евгеньевич Кибрик. Он ввел дагестанские языки в пространство международной лингвистики. Но до сих пор Дагестаном мало занимались в социолингвистическом ключе. Никто не ставил задачу детально описать, как функционирует дагестанское многоязычие, а ведь на территории этой республики больше 40 языков. «Разноязычные» села расположены довольно близко друг от друга, часто на расстоянии пешего хода. Нахско-дагестанская семья — одна из очень «глубоких» во времени языковых семей, поэтому даже близкородственные дагестанские языки могут быть похожи друг на друга не больше, чем английский на русский. Причем обычно в каждой деревне только один родной язык: в Дагестане не принято было выходить замуж за человека другой дагестанской национальности или брать в жены представительниц других этносов. Такое явление называется в этнографии эндогамией. За счет эндогамии языковое единство аула сохранялось и поддерживалось на протяжении многих веков. Но поскольку общаться с жителями соседних сел необходимо, люди часто знали еще и соседский язык. И таких соседей может быть несколько: кто-то говорит по-арчински, кто-то — по-аварски, кто-то — по-лакски, и всем надо было общаться. А еще ходить на заработки в более богатый Азербайджан — добавляем азербайджанский язык. В зависимости от географического положения и структуры хозяйственных связей в некоторых районах знали грузинский, в некоторых — чеченский, и так далее. И получается, что житель горного селения в Дагестане нередко говорил на 4-5 языках.

Бывает так, что в двух соседних аулах жители в равной степени знают язык соседей, — это равноправный контакт. Может быть ситуация доминирования: например, арчинцы, которыми мы много занимаемся, знали и аварский, и лакский, а их соседи аварцы и лакцы арчинского не знали. То есть структура отношений между языками и их носителями может быть очень сложной. Отчетливо видны разные гендерные модели: женщины сидели дома, на заработки не ходили, поэтому они обычно не знали «далеких» языков, а соседскими владели в меньшей степени. За многоязычием лежат социальные отношения людей. Это нужно изучать, чтобы лучше понять структуру традиционного общества, а следовательно — механизмы его адаптации к современной действительности.

А изменения есть, причем стремительные. Утрачивается соседское многоязычие, этнические языки вытесняются русским. В Дагестане в этом отношении ситуация еще хорошая: свои родные языки жители сельского Дагестана пока знают. Но вот соседские языки они начинают утрачивать, потому что все говорят по-русски, и с соседями можно общаться уже не на их языке, а на русском.

Сейчас еще можно исследовать и зафиксировать ситуацию прошлого. Это важно для многих вещей: таким образом мы очень многое понимаем про связи разных этносов, межэтнические отношения, что очень важно для такого сложного (и политически нестабильного) места, как Дагестан. Но это же важно и для так называемой «чистой» лингвистики, потому что каждый язык несет в себе следы тех языков, с которыми он контактировал, и исследователи давно бьются над тем, как отличить следы таких контактов от «исконных» свойств языка.

Кроме того, если мы поймем, как устроены конкретные ситуации многоязычия в Дагестане, мы много чего поймем про мир в целом, потому что такое соседское многоязычие распространено во многих уголках планеты. Правда, сегодня, как и в Дагестане, оно уже мало где сохраняется в неприкосновенном виде. И если мы создадим типологию этих контактных ситуаций, попробуем понять механизмы этих контактов на материале Дагестана, то потом можно будет сравнить Дагестан с другими многоязычными регионами и построить универсальные модели.

— В связи с этим возникает вопрос методики и методологии исследования…

Нина Добрушина: Допустим, сегодня мы посещаем дагестанское селение, где все говорят по-русски, и молодые ребята лет двадцати уже не знают языков соседей, если они выросли в селе, а если они выросли в городе, то они и местным языком не владеют. Как нам узнать о том, что было в прошлом, до того, как произошел этот социальный сдвиг? Мы разработали метод работы с памятью людей. То есть ты приходишь к человеку и сначала спрашиваешь его о том, какими языками он сам владеет, на каких пишет, а на каких только говорит. А дальше ты его спрашиваешь, на каких языках говорила его мама, бабушка, другие близкие родственники. И если говорить с пожилым человеком, которому 70 лет, то он может вспомнить про свою бабушку, которая родилась в конце или середине XIX века. Собрав такие семейные истории, мы с некоторой степенью достоверности восстановим языковую картину как минимум начала XX века. Причем если применить этот метод систематически, то можно получить даже количественные данные — то есть примерно посчитать, какой процент населения данного аула владел азербайджанским или русским в Дагестане конца XIX века.

И похоже, что такую методику никто для описания многоязычия не применял. Во всяком случае, мы не нашли пока публикаций о подобных исследованиях ни на русском, ни на английском языках.

А дальше мы подумали, что если есть эффективный исследовательский метод, то его надо применить широко, поехать в разные районы Дагестана и составить его социолингвистический атлас в исторической перспективе. Это масштабный проект, требующий времени, денег на поездки и участия многих людей, причем не только лингвистов, тут нужны и социологи, и этнографы. Мы нашли в Вышке несколько человек, заинтересованных в проекте, — например, стажер-исследователь Лаборатории социальных исследований Санкт-Петербургского кампуса Екатерина Кулдина, она хочет поехать летом в Дагестан собирать материал. Или старший научный сотрудник Научно-учебной лаборатории «Социология образования и науки»Влада Баранова и другие. Людей находить не так просто — по понятным причинам сейчас в Дагестан немногие ездят, трудно вовлечь в этот проект и студентов — родители боятся отпускать детей. Мы активно ищем людей, которые готовы ехать в поле, — это уже обращение к читателям! Еще мы будем рады помощи от вышкинских студентов из Дагестана — нужна хорошая сеть знакомых в самых разных селах.

Эта тематика вызывает большой интерес со стороны зарубежных лингвистов. Недавно я отправила статью в весьма авторитетный западный журнал и получила хорошие рецензии. Видно, что этот сюжет — и метод, и материал, который можно таким образом получить, — вызывает интерес. Поэтому мы хотим сразу делать атлас на английском языке, чтобы охватить международную аудиторию. Наша гостья — Джоанна Николс — выразила готовность участвовать в проекте. Она как раз из тех редких людей, которые умеют смотреть на языковые явления с разных сторон — в своих исследованиях она учитывает данные и историков, и этнографов, и социологов. Нам важны ее профессиональные советы и поддержка.

— Джоанна, каким вы видите свое участие в этом проекте?

Джоанна Николс: Это действительно очень интересный проект. Дагестан лингвистически и этнографически, наверное, самое интересное место в Евразии. Здесь мы имеем дело с уникальным случаем многоязычия. Мне хотелось бы поехать туда собирать полевой материал. Я делаю все возможное, чтобы дать своим коллегам знать об этом проекте, о том, что есть такая ситуация, какие исследовательские цели ставятся. Проблема еще и в том, что пока недостаточно людей, чтобы собрать весь массив информации. А ведь существует угроза, что через 10-20 лет уйдет то поколение, которое является носителем этой информации. Так что свою роль вижу в том, чтобы проинформировать своих коллег в американских университетах, а также в рекомендациях как специалиста по лингвистической типологии, который может сравнить ситуацию в Дагестане с теми, что сложились в других горных местах, например, в Тибете. Там совершенно иная ситуация, другой климат, но общие условия высокогорных поселений, изолированных друг от друга.

— Насколько эти проблемы актуальны для американской лингвистики?

Джоанна Николс: Они очень актуальны. В американских городах сложилась сложная с точки зрения языка ситуация: многоязычие (в США живут выходцы из разных стран мира и многие продолжают в быту говорить на родных языках), диалекты английского языка… Изучается и ситуация в Канаде, где наряду с английским в Квебеке функционирует французский язык. Американские лингвисты изучают языки Амазонии и Новой Гвинеи. Но это явления другого порядка, совершенно несопоставимые с языковой ситуацией на Кавказе.

— Какие направления в лингвистике сейчас интересуют американских исследователей?

Джоанна Николс: Традиционно большой интерес, о чем можно узнать даже из публикаций в прессе, к проблемам психолингвистики. Проводятся интересные эксперименты с детской речью, постепенно накапливается фонд знаний о том, как человек усваивает родной язык, как овладевает вторым языком. Также интересна социолингвистика, ею занимаются многие наши студенты и аспиранты, есть хорошие исследовательские работы. Стоит отметить, что если появляется какая-то статья по праистории языков в большом журнале типа «Science», то об этом сразу пишут в «The New York Times» или других влиятельных газетах. Так что в принципе американская читающая публика имеет возможность познакомиться с разными вопросами по истории языков и другим лингвистическим проблемам.

— Можно вам позавидовать — в России интерес к лингвистике не на таком уровне...

Нина Добрушина: Я бы не сказала, что интереса нет совсем. В 2011 году премию «Просветитель» получил Владимир Александрович Плунгян за замечательную книгу «Почему языки такие разные», книга Ирины Левонтиной вышла в финал. Лекции по лингвистике в Политехе собирают хорошую аудиторию. Скорее проблема в том, что мы, лингвисты, мало пишем для широкой аудитории и мало переводим.

Джоанна Николс: Действительно, публика интересуется. Достаточно сесть рядом с незнакомым человеком в самолете и сообщить ему, что ты — лингвист, сразу начинаются вопросы, конечно, наивные, но демонстрирующие интерес. Например, откуда пошел язык, правда ли, что баскский — самый старый язык на свете? С этим материалом нужно лучше работать в университетах, наша задача — заинтересовать всех и читать такие курсы, чтобы публика больше знала о языке.

— Как вы относитесь к проблеме вымирания языков?

Джоанна Николс: Утрата языков — это огромная потеря для науки и человечества вообще. Каждый человек может быть двуязычным, может владеть несколькими языками. Так что это ненужная трагедия. Конечно, мы не можем ожидать, что будет много монолингвов, которые говорят на каком-то маленьком языке. Каждый человек должен быть знаком с государственным языком своей страны, с мировыми языками. Но это не значит, что он должен забыть малый язык. Я надеюсь, что мы сможем убедить весь мир в том, что стоит знать и передавать свой традиционный язык. В идеале было бы хорошо, если бы каждый человек хорошо знал как минимум три языка: свой этнический, официальный своей страны и еще какой-то мировой. В случае с американцами проще: английский язык — и государственный, и мировой. Но еще надо знать минимум один. Из больших это может быть испанский, французский, немецкий, русский, китайский, арабский.

— Какая языковая политика в Америке проводится в отношении языков индейцев, эскимосов?

Джоанна Николс: Ситуация сложная. За последние 20 лет все стали интересоваться этими вопросами, есть фонды для изучения этих языков, для создания словарей, грамматик, учебников. Растет понимание того, что нужно делать, чтобы передавать язык младшему поколению в условиях двуязычия и преобладания английского языка. Все идет лучше, чем раньше, но успеем ли мы, сможем ли сохранить эти языки, — не знаю.

— Джоанна, вы приехали в Высшую школу экономики и читали студентам курс по языковому разнообразию. Он тоже связан с проектом, о котором мы говорили в начале беседы?

Джоанна Николс: Да, почти во всех моих лекциях было что-то о Кавказе в целом, и о Дагестане в частности. Все это вопросы — очень интересные, по моему мнению, для лингвистической типологии, для социолингвистики, для теории языка. Кстати, студенты, которым по их просьбе я читала лекции на английском языке, задавали хорошие вопросы, воспринимали то, что я говорила. Как мне показалось, их эта проблематика очень заинтересовала, это было видно по лицам.

— Российские студенты, студенты ВШЭ, отличаются от американских?

Джоанна Николс: Не так сильно. В прошлый раз в Москве я была в 1989 году, тогда различия были существенные. Сейчас ситуация другая, студенты общаются намного проще и свободнее, более открыто, так же, как и наши. Но российские студенты по-прежнему более вежливые, обращаются к преподавателям по имени и отчеству, на «вы». Они очень внимательно слушают, меньше разговаривают между собой во время лекций, более серьезно относятся к учебе. Так что общее впечатление от студентов у меня положительное, но особых отличий от наших нет, это — люди мира.

Нина Добрушина: Хочу добавить, что для нашего факультета это был первый опыт приобщения студентов к международной науке. Нам удалось организовать для них курс, который начинался с двух лекций лингвистов из Норвегии — Лоры Янды и Туре Нессета (университет Тромсе), а затем были пять лекций Джоанны. Мы не знали, смогут ли наши студенты (у нас пока только первокурсники) слушать лекции по-английски. Джоанна была готова читать по-русски, и мы с пристрастием допрашивали студентов, удается ли им отслеживать смысл. Они очень решительно высказались в пользу английского, и мы были этому рады.

— Джоанна, вы очень хорошо говорите по-русски…

Джоанна Николс: Я изучала русский язык в университете уже будучи взрослой. В общей сложности я провела в России два года — достаточно времени, чтобы усвоить язык. И еще я всегда много читаю по-русски. С детства мне очень нравилась русская музыка, и я решила найти возможность изучать русский язык, потому что любила Чайковского и Рахманинова. Думаю, что это хороший мотив для изучения языка.

— А вообще, есть ли в Америке интерес к русскому языку и русской культуре?

Джоанна Николс: Есть, и он всегда был. Может быть, сейчас несколько меньше, чем во время холодной войны, но зато интерес более серьезный. Сейчас стало больше возможностей изучать язык в России, стало больше русскоговорящих в Америке, так что с преподаванием ситуация явно лучше. Особенно меня поражает знание русского языка у наших студентов и аспирантов, будущих литературоведов. Они знают достаточно хорошо, чтобы читать с глубоким уровнем понимания, это что-то удивительное. Так что интерес есть, конечно, это не испанский язык, который изучают большее число американцев, но есть постоянное ядро интересующихся русским языком.

Андрей Щербаков, Новостная служба портала ВШЭ